Неточные совпадения
Зажиточному хозяину руки развязаны, он отойдет из общины в сторонку и оттуда даже с
большим удобством начнет деревню
сосать, а она — беднеть, хулиганить.
Сначала ему тяжело стало пробыть целый день одетым, потом он ленился обедать в гостях, кроме коротко знакомых,
больше холостых домов, где можно снять галстук, расстегнуть жилет и где можно даже «поваляться» или
соснуть часок.
А
большой немец как-то особенно глупо хлопал глазами, вытягивал тонкую гусиную шею,
сосал какие-то лепешки и спрашивал с удивлением...
Римский-Корсаков видел, как аинку
сосал ребенок лет трех, который отлично уже двигался сам и даже имел на ременном поясе ножик, как
большой.
В тех уездах Оренбургской губернии, где прожил я
большую половину своего века,
сосна — редкость.
Разумеется, сидя на таком месте, он совершенно безопасен от ружья охотника: если вы подъедете или подойдете близко к
сосне, то нижние ветви закроют его и вам ничего не будет видно, если же отойдете подальше и глухарь сделается виден, то расстояние будет так велико, что нет никакой возможности убить дробью такую
большую и крепкую птицу, хотя бы ружье было заряжено безымянкой или нулем.
Надобно признаться, что при осенней стрельбе глухарей по
большей части только те достаются в руки, у которых переломлены крылья: этому причиной не одна их крепость, а неудобства стрельбы от высоких, густыми иглами покрытых
сосен.
Мясо молодых глухарей очень вкусно, в чем согласны все; мясо же старых, жесткое и сухое, имеет особенный, не для всех приятный вкус крупной дичи и отзывается
сосной, елью или можжевеловыми ягодами; есть
большие любители этого вкуса.
Тоже иногда в полдень, когда зайдешь куда-нибудь в горы, станешь один посредине горы, кругом
сосны, старые,
большие, смолистые; вверху на скале старый замок средневековый, развалины; наша деревенька далеко внизу, чуть видна; солнце яркое, небо голубое, тишина страшная.
На дворе стояла оттепель; солнце играло в каплях тающего на иглистых листьях
сосны снега; невдалеке на земле было
большое черное пятно, вылежанное ночевавшим здесь стадом зубров, и с этой проталины несся сильный запах парного молока.
В прекрасный летний день, когда солнечные лучи давно уже поглотили ночную свежесть, подъезжали мы с отцом к так называемому Потаенному колку, состоящему по
большей части из молодых и уже довольно толстых, как
сосна прямых, лип, — колку, давно заповеданному и сберегаемому с особенною строгостью.
Село Учня стояло в страшной глуши. Ехать к нему надобно было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде из города, и сразу же пошли по сторонам вековые
сосны, ели, березы, пихты, — и хоть всего еще был май месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал на них
большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их на лице и на руках выскакивали прыщи.
Я уразумел, что хоть это и по-французски он говорил, но насчет магнетизма, и
больше его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар
сосу, а кто мне его дал, того уже не вижу.
Gnadige Frau подала из своей сахарницы самый
большой кусок девочке, которая сначала тоже застыдилась, но потом ничего: принялась бережно
сосать кусок.
И чем
больше проклинал, тем жаднее набрасывался на гешефты,
сосал, грыз, рвал…
— Эх, куманек! Много слышится, мало сказывается. Ступай теперь путем-дорогой мимо этой
сосны. Ступай все прямо; много тебе будет поворотов и вправо и влево, а ты все прямо ступай; верст пять проедешь, будет в стороне избушка, в той избушке нет живой души. Подожди там до ночи, придут добрые люди, от них
больше узнаешь. А обратным путем заезжай сюда, будет тебе работа; залетела жар-птица в западню; отвезешь ее к царю Далмату, а выручку пополам!
Щелкает белка, в лапах
сосен мелькает ее пушистый хвост; видишь невероятно много, хочется видеть все
больше, идти все дальше.
Тут только Илья вспомнил, что Матица — гулящая. Он пристально взглянул в её
большое лицо и увидал, что чёрные глаза её немножко улыбаются, а губы так шевелятся, точно она
сосёт что-то невидимое… В нём вспыхнуло ощущение неловкости пред нею и особенного смутного интереса к ней.
Еще в самом начале, около
Большого аула, где мы ночевали, были еще кое-какие признаки дороги, а потом уж мы четверо, один за другим, лепимся, через камни и трещины, по естественным карнизам, половиной тела вися над бездной, то балансируем на голых стремнинах, то продираемся среди цветущих рододендронов и всяких кустарников, а над нами висят и грабы, и дубы, и
сосны, и под нами ревет и грохочет Черек, все ниже и ниже углубляясь, по мере того как мы поднимаемся.
Забравшись на
сосну большую,
По веточкам палицей бьет
И сам про себя удалую,
Хвастливую песню поет...
Всего
больше берегись тихоньких — они, как пьявки, впиваются в мужчину, — вопьется и
сосет, и
сосет, а сама все такая ласковая да нежная.
Именно «
сосет» — и ничего
больше.
В нашем заводе были два пруда — старый и новый. В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а в новый — Утка и Висим. Эти горные речки принимали в себя разные притоки. Самой
большой была Утка, на которую мы и отправились. Сначала мы прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо лесом. Да, это был настоящий чудный лес, с преобладанием
сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух, влажная от ночной росы трава, в которой путались ноги.
Восток белел приметно, и розовый блеск обрисовал нижние части
большого серого облака, который, имея вид коршуна с растянутыми крылами, державшего змею в когтях своих, покрывал всю восточную часть небосклона; фантастически отделялись предметы на дальнем небосклоне и высокие
сосны и березы окрестных лесов чернели, как часовые на рубеже земли; природа была тиха и торжественна, и холмы начинали озаряться сквозь белый туман, как иногда озаряется лицо невесты сквозь брачное покрывало, всё было свято и чисто — а в груди Вадима какая буря!
Целый день до обеда он провел в поле, покушал с
большим аппетитом,
соснул и, проснувшись, взялся было за счеты земского; но, не окончивши первой страницы, велел заложить тарантас и отправился в Ипатовку.
Он звал Таню, звал
большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк,
сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна.
— А там и чаще! Пешком уж стал захаживать и подарки носить. А уж я-то на порог сунуться не смею: вдруг я туда, а генерал там сидит… Убиваюсь… Вот однажды иду с должности мимо одного дома, где студент этот, учитель, квартировал, — жил он во флигелечке, книгу сочинял да чучелы делал. Только гляжу, сидит на крылечке, трубочку
сосет. И теперь, сказывают, в чинах уже
больших по своей части, а все трубки этой из рта не выпускает… Странный, конечно, народ — ученые люди…
Я поспешил исполнить желание его, лишь бы не дать ему говорить, и принялся рассказывать. Он сперва слушал меня с
большим вниманием, потом попросил пить, а там опять начал закрывать глаза и метаться головой на подушке. Я посоветовал ему
соснуть немного, прибавив, что не поеду дальше, пока он не поправится, и помещусь в комнате с ним рядом.
— Уснув, — говорит, — помолившись, не помню я сколько спала, но только вдруг вижу во сне пожар,
большой пожар: будто у нас все погорело, и река золу несет да в завертах около быков крутит и в глубь глотает,
сосет.
В огороде, около бани, под старой высокой
сосной, на столе, врытом в землю, буянил
большой самовар, из-под крышки, свистя, вырывались кудрявые струйки пара, из трубы лениво поднимался зеленоватый едкий дым.
Короткая летняя ночь быстро таяла, чёрный сумрак лесной редел, становясь сизоватым. Впереди что-то звучно щёлкнуло, точно надломилась упругая ветвь, по лапам
сосны, чуть покачнув их, переметнулась через дорогу белка, взмахнув пушистым хвостом, и тотчас же над вершинами деревьев, тяжело шумя крыльями, пролетела
большая птица — должно быть, пугач или сова.
И телятки тут были… много теляточек, штук
больше десяти, — такие ласковые, придет и холодными губами руку лижет, думает — мать
сосет…
В эти два месяца многие девочки отказывались от обедов и завтраков, желая добиться как можно
большей стройности. Решительно в стенах института в моде была «интересная бледность», и ради ее достижения иные девочки, не задумываясь, ели мел,
сосали лимоны, пили уксус и прочие гадости. Каждое утро они перетягивались «в рюмочку», чтобы «приучить фигуру» и обрести «осиную» талию. «Осиная» талия считалась не меньшим шиком, чем «интересная бледность».
А темнота в лесу сгущается все
больше и
больше… Розоватые у опушки стволы
сосен исчезли: появились угрюмые, точно затянутые траурной пеленой хвойные деревья… Они, как мохнатые чудища, сторожат тропинки. Стуча зубами со страху, с холодным потом, выступившим на лбу, Любочка нагнулась еще раз, чтобы сорвать последнюю травинку, выпрямилась и закаменела на месте. Какая-то белая фигура прямо двигалась на нее.
Целый день звучали среди зеленых
сосен молодые, звонкие и детские голоса. По желанию баронессы работали меньше,
больше гуляли, играли в подвижные игры на вольном воздухе, устраивали хоровое пение, купались в море, ходили за ягодами в дальний лес.
Тьмы тем злых пожеланий и проклятий летели сюда на эти звуки и на этот огонь из холодного Аленина Верха, где теперь одни впотьмах валяли из привезенного воза соломы огромнейшую чучелу мары, меж тем как другие путали и цепляли множество вожжей к концам
большой сухостойной красной
сосны, спиленной и переложенной на козлах крест-накрест с сухостойною же черною липой.
За чащей сразу очутились они на берегу лесного озерка, шедшего узковатым овалом. Правый затон затянула водяная поросль. Вдоль дальнего берега шли кусты тростника, и желтые лилиевидные цветы качались на широких гладких листьях. По воде,
больше к средине, плавали белые кувшинки. И на фоне стены из елей, одна от другой в двух саженях, стройно протянулись вверх две еще молодые
сосны, отражая полоску света своими шоколадно-розовыми стволами.
Он раскрыл глаза, — они глядели своими
большими темными зрачками, — и ласкал ими стройные, крупные стволы
сосен, выходивших из поросли чернолесья: орешника и кустов лесных мелких пород.
Это памятник Ренту; а вокруг, под
большими великолепными
соснами, стоят скамейки, на которых любят сидеть охотники до поэтической тишины.
Под такою защитой он увидел, при свете восходящего месяца, что под вязом, где назначено ему было дожидаться Фрица, сидели две женщины, спинами к нему, на
большом диком камне, вросшем в землю и огороженном тремя молодыми
соснами.
В нескольких десятках верст от Москвы и на столько же почти в сторону от
большой тверской дороги стоял деревянный терем, окруженный со всех сторон вековыми елями и
соснами. При первом взгляде на него можно было безошибочно сказать, что прошел уже не один десяток лет, когда топор звякнул последний раз при его постройке. Крылья безостановочного времени, видимо, не раз задевали его и оставили на нем следы свои. Добрые люди давно не заносили ноги через его порог.
Молодой солдатик вскочил и мигом исполнил приказание ближайшего начальства. Костер с треском разгорается. Вылетает целый сноп искр, и
большое пламя освещает окружающую дикую местность, сложенные в козлы ружья, стволы
сосен, и красный отблеск огня теряется в темноте густого леса. Старый солдат все продолжает свой рассказ.
На Миллионной вошли в ворота
большого — не сказать двора, не сказать сада. Среди высоких
сосен и берез были разбросаны домики в три-четыре окна. Юрка, бледный, шел уверенною дорогою к почерневшему домику с ржавой крышей.
В нескольких десятках верст от Москвы и на столько же почти в сторону от
большой тверской дороги стоял деревянный терем, окруженный со всех сторон вековыми елями и
соснами. При первом взгляде на него можно было безошибочно сказать, что прошел уже не один десяток лет, когда топор звякнул последний раз при его постройке. Крылья безостановочного времени не раз задевали его и оставили на нем следы свои. Добрые люди давно не заносили ноги через его порог.